Форум

Домечтался!

Авторы - С.Ф. и я.

Арсений Каширин вздохнул и закрыл книгу. Что было дальше, ему уже не было интересно. И что вначале – тоже. Арсения интересовал лишь один эпизод, который он уже замусолил до дыр и знал почти наизусть. Знаменитый эпизод из «Детства» Максима Горького.
Да-да-да, вы не ошиблись, героя нашего – 12-ти летнего Арсения (для пацанов и родителей дома – Арсена, белобрысого невысокого пацана) очень волновала порка. С чем это было связано, никто не знает, потому как ремня Арсений ни разу в жизни не получал, и даже угроз таких в его адрес никогда не звучало.
Родители у него были самые что ни на есть демократичные, никакого насилия не признавали вовсе, а в воспитании придерживались принципа «будь ребенку другом».

Как говорится, хорошо там, где нас нет, и лучше бы Арсений проболел те насколько дней, покуда в школе изучали злополучную книгу. Самому бы ему в голову не пришло добровольно читать школьную программу, тем более Горького с его «глупыми пИнгвинами», о которых он уже знал, и книга, «которую нельзя открывать», прошла бы мимо его внимания.
Но… Случилось так, как случилось… Знаменитый эпизод был прочитан, колокольчик в голове Арсения звякнул, и мир для него перевернулся.
Вдруг он ощутил себя на месте несчастного Сашки, представил себе, что его самого секут розгами, вот он вертится на лавке, просит «Не надо! Бооольно!», но тонкая и гибкая розга со свистом опускается на его попу, на коже вспыхивает алая полоска…
У Арсения почему-то так мучительно сладко заныло в груди, и со страшной силой захотелось самому испытать это чувство. Каково оно, когда секут розгами? Больно, наверное, но чего-то так приятно представить себя, лежащего под розгой, кричащего: «Больше не буду! Простите!» Но розга вновь и вновь опускается на кожу, оставляя новые и новые полоски. Такие красивые. А может, это и не так больно. Ведь не помер же никто от порки. Может все и кричат- то не от боли, а потому, что так положено. А на самом деле, всем кого секут, даже приятно…

«Высеку - прощу». Какие-то магические слова. Просто завораживающе звучат. Мальчик даже проговорил эту фразу несколько раз, пробуя на вкус. Вкус ему понравился. Даже очень. Даже звки «с» и «щ» показались ему похожими на свист розги.
А то, что он оказался однофамильцем деда Каширина, придавало всему какую-то особую пикантность, будто бы подчеркивая его, Арсения, исключительное право на порку. Ну вот как так? Всех порют, а его нет... Несправедливость!
Бедный Арсений почувствовал себя просто обделенным. Такая неизвестная для него, но волнующая и интересная сторона жизни проходит мимо.

Да, друзья мои, аист на этот раз прилетел довольно специфичный. Или капуста была с ГМО. Но родился новый Арсений Каширин. Юный Тематик. Это ни хорошо и не плохо, но это так.
(Знал бы Арсений, сколько именно таких аистов прилетает и такой ГМОшной капусты вырастает по прочтению данного эпизода. Он был бы весьма удивлен. – ремарка Авт.)

Бессмертное творение пламенного революционера Алексея Пешкова в этот раз не дало осечки, и выстрел попал точно в цель.
С этого дня жизнь юного Каширина превратилась в нелегкую борьбу с самим собой и со своими внутренними желаниями.

Арсений щелкал в телефоне, отыскивая всевозможные рассказы об «этом», или, еще того лучше – видеоролики, скачал себе «те самые» эпизоды из «Вожатого форпоста», «Как Петр I арапа женил» «Ломоносова», «Путейцев» - словом, из всех фильмов, в которых, как он узнал из Интернета, есть сцены порки.
Чем его так манила порка, он и сам не мог себе объяснить. Насколько он теперь «специально невзначай» узнал, в классе его мальчишек не пороли, девчонок – тем более, дворовых друзей – тоже, поэтому даже и поговорить ни с кем на так интересующую его тему бедный Арсений не мог.

Однажды ему несказанно повезло, и он наткнулся на целый сайт о телесных наказаниях. Большущий сайт, где люди писали о том, как их пороли в детстве, и как они теперь сами порют своих детей.
Счастливый Арсений перечитал за месяц по несколько раз все ветки до единой, что на тот месяц немного утолило его жажду. Но, теперь, когда ему казалось, что все реплики, сказанные Участниками и Гостями сайта, он знает уже наизусть, ему захотелось и самому писать об этом.
А что писать? Что его никогда не пороли, а ему бы очень хотелось этого? Как-то глупо… Написать, что его порют сейчас? Но в правилах сайта было написано, что он только для совершеннолетних. Впрочем, что ему мешает соврать и сказать, что ему, к примеру, 25? И что его пороли в детстве? Да ничего. Паспорт-то туда не предъявляют.
И тогда он сможет поговорить с другими, которых реально пороли. Расспросить подробно, что да как…

Несколько смущало Арсения, что вот уже много времени на сайте никто ничего не пишет, будто все утратили к нему интерес и бросили его. А если и появляются раз в неделю какие-то реплики, то с настолько явными орфографическими ошибками или нестолько глупые и нелепые, что он посчитал бы просто зазорным для себя общаться с такими собеседниками, – возможно, такими же, как он, фантазерами.

Впрочем, попытка не пытка, и Арсений решительно ударил по кнопкам клавы: «Меня пороли в детстве. Хочу поговорить об этом», выбрал ник «Абитуриент» и припечатал свое сообщение кнопками «зарегистророваться» и «отправить».
К его великому разочарованию, появилось окошко, в котором было написано, что его сообщение попало к модератору, и если… то только тогда…
Несколько дней Арсений проверял не появится ли его сообщение, но на сайте было так же пустынно и тоскливо.
Поняв, что его попросту надули, бедняга Арсений, пришел к выводу, что и сайт, действительно, брошен, что все, кто писал правду, ушли, а те редкие реплики исходят то ли от фантазеров, то ли, хуже того…
Герой наш был мальчик умный и начитанный (хоть и не жаловал школьную программу))), в реалиях сегодняшнего дня ориентировался прекрасно, и быть героем чьих-то непонятных, а впрочем, вполне понятных фантазий, – быть никак не желал.

Но росточек, посеянный пламенным революционером Алешей Пешковым, продолжал расти в душе молодого Каширина, и просто думать о порке ему, - чем дальше, тем больше, - становилось мало. Ему отчаянно хотелось самому испытать это.
Каково оно - когда тебя секут розгами? Или порют ремнем? Розгами, оно конечно, более завораживает, но в крайнем случае, ремень тоже пойдет. Что при этом чувствуешь?
Арсений буквально жадно завидовал тем, кого отцы в суботу утром, требуют к себе с дневником, а потом сурово говорят: «Снимай штаны. Ты заслужил порку».
Он представлял себя, как идет в скою комнату, снимает штаны и трусы, ложится на диван и покорно ждет папу с ремнем.
А мама? Что будет делать она? Может держать его за ноги? Чтобы он не вырывался? Да, это было бы еще интереснее… Настоящая классическая порка!

«Только как бы это устроить в реале? Ведь не попросишь же кого-то «выпори меня». За идиота посчитают. Впрочем, можно было бы попросить Серегу. Он пацан норм. Не растреплет никому. Хотя, а вдруг мы завтра поругаемся, и он раззвонит всей школе. Посмешищем буду пожизненным! Ужас!» - думал Арсений.
С другой стороны, даже если рискнуть и попросить Серегу, Арсений явно для себя понимал, что порка будет «ненастоящая». Игровая, которую в любую минуту можно прекратить, заорав: «Я передумал, все».
А ему хотелось именно настоящей порки, чтобы его выпорол папа, выпорол больно, чтобы он просил прощения, обещал исправиться, кричал, что больше не будет. А папа чтобы продолжал его пороть, приговаривая что-нибудь в стиле: «Будешь еще? Вот тебе за двойку! Будешь знать!»
А потом бы он рассматривал бы в зеркале следы у себя на попе. Полоски от ремня. Такие красивые и завораживающие… Прямо с гребнями по краям. Пурпурными, малиновыми…

Или может, лучше было бы, чтобы папа поставил его в угол? Вот так сурово, после порки, одевая ремень в брюки и поправляя его, сказав: «А теперь постой, подумай о своем поведении!». Без штанов или в штанах? Классика жанра, конечно, без штанов… Но, как то это… Все же не комильфо… Не три годика же ему.
В угол Арсения никогда не ставили и он тоже совершенно не представлял себе – каково это.

Нет… С Серегой это было бы явно не то… Дешевый суррогат. Подделка. И потом, не будет же он в угол послушно шлепать по указанию Сереги! Глупее этого, вообще, ничего нельзя придумать. Ну ладно, попросить выпороть – можно как-то наплести что-нибудь насчет «испытать себя, научится терпеть боль» и прочую ерунду, но попросить еще и в угол отправить…
Если даже Серега и не покрутит у виска, то может точно растрезвонить при случае. Что у него, Арсена, крышняк отъехал.

Терзаясь муками, несчастный Арсений наконец принял окончательное решение. Нужно спровоцировать папу на порку. Других путей нет.
Правда, было у него некое опасение: а вдруг ему не понравится, и больше быть выпоротым он не захочет, а папе – наоборот, понравится. И будет он, как дурак… Риск, конечно.
Но, как всегда бывает, желания перевесили риски и Арсений Каширин всерьез приступил к реализации своего плана.

Вся сложность была в том, что учился Арсений хорошо. Просто играючи. Двоек у него практически не было, а за случайные единичные оценки ниже трояка родители даже и не ругали.
На претензии учителей к поведению, которые, разумеется, были (ведь он же был нормальным пацаном, не ботаном каким) папа только посмеивался – «ну какой же пацан растет без прогулов, драк и битья стекол», а мама заботливо твердила: «Сыночка, ты только осторожнее, не дай бог, порежешься или руку в драке сломают».

Единственным выходом было забить на учебу окончательно, и умышленно нахватать двоек по всем предметам. Как можно больше. Может, тогда папа его выпорет. Ну не может же он не отреагировать на такое вопиющее безобразие. Хорошая учеба – это задел на будущее.
Две недели подряд Арсен очень старался. Так сильно он не старался еще никогда в жизни.
Титаническими усилиями за прошедший период было получено 3 двойки по литературе – за демонстративно невыученный стих, 1 двойка по математике – за девственно чистую тетрадь на контрольной работе, и одна по географии: за заявление о том, что столицу РФ перенесли в Уфу.
Теперь оставалось ждать, когда родители мимоходом спросят, как у него дела в школе. Дневник у него не требовали на подпись никогда.

В субботу за завтраком Арсений умышленно тяжко вздыхал и вяло ковырял вилкой сырники, политые малиновым вареньем, ожидая, пока родители поинтересуются причиной его плохого настроения, что, конечно, и случилось.
- Арсен, ты чего грустный такой? Случилось чего? Неприятности? В школе или с друзьями? – спросил отец.

Вот! Оно! По классике жанра Арсений встал и понуро побрел к себе в комнату. Достав из портфеля дневник, с таким же сокрушенным видом вернулся обратно и протянул его отцу. Тот, недоуменно взяв «кондуит», принялся листать.
На лицо отца набежала тень. Арсений возликовал. Сейчас!
- Что же это, мать? У Арсения столько двоек…
Отец помолчал. Сердце Арсена бешено колотилось.
- Как-то мы не подумали, что весна, организм после зимы ослаблен, авитоминоз… Устал парень, голова ничего не соображает. И учителя хороши, не берут во внимание, что дети устают весной больше от нагрузки такой. Им гулять нужно, воздухом дышать, а они все грузят и грузят заданиями. Ты, мать, витаминов Арсену купи. Нужно укреплять организм. А ты не расстраивайся, сын. Черная полоса просто. Ерунда.
- Да ну их, химию такую. Я лучше сейчас на рынок сбегаю, клубнички свежей куплю. И персиков. Сынок, да ты чего не поел ничего? Хоть варенье бери. Твое любимое же – малиновое! Домашнее. А покушаешь – пойди во двор погуляй, воздухом подыши. Совсем бледный стал.

Это был крах. Теперь уже не изображая понурый вид, несчастный Арсений Каширин, не дожидаясь свежей клубнички и персиков, побрел во двор.
Вечером, как всегда, он открыл любимую книгу. Порка, описанная классиком Темы Максимом Горьким, волновала его гораздо больше рассказов, найденных в Интернете. Ведь Горький писал все, что происходило взаправду с ним самим, а рассказы – поди знай, правда там описана или выдумка. Хотелось бы думать, что правда, но может и нет…
Арсений Каширин погрузился в чтение, прямо физически ощущая, что он не у себя в комнате, а там, в той самой каморе. Сердце забилось сильнее…

«— Высеку — прощу, — сказал дедушка, пропуская длинный влажный прут сквозь кулак. — Ну-ка, снимай штаны-то!..Говорил он спокойно, и ни звук его голоса, ни возня мальчика на скрипучем стуле, ни шарканье ног бабушки, — ничто не нарушало памятной тишины в сумраке кухни, под низким закопченным потолком. Саша встал, расстегнул штаны, спустил их до колен и, поддерживая руками, согнувшись, спотыкаясь, пошел к скамье. Смотреть, как он идет, было нехорошо, у меня тоже дрожали ноги.Но стало еще хуже, когда он покорно лег на скамью вниз лицом, а Ванька, привязав его к скамье под мышки и за шею широким полотенцем, наклонился над ним и схватил черными руками ноги его у щиколоток.— Лексей, — позвал дед, — иди ближе!.. Ну, кому говорю?.. Вот гляди, как секут... Раз!..Невысоко взмахнув рукой, он хлопнул прутом по голому телу. Саша взвизгнул.— Врешь, — сказал дед, — это не больно! А вот эдак больней!И ударил так, что на теле сразу загорелась, вспухла красная полоса, а брат протяжно завыл.»

- Пойдём, Сенька, пойдём, дедушка зовёт…
Арсений обернулся и обомлел: он находился в небольшой комнате со скошенными низкими потолками и бревенчатыми стенами, а перед ним стоял мальчишка - на пару лет его помладше и пониже ростом, с нечёсаной рыжеватой шевелюрой и сосредоточенным веснушчатым лицом; на мальчишке была серая в горошек косоворотка и неопределенного цвета широкие штаны, из которых, судя по их длине, мальчишка давно вырос.
В первую секунду Арсений чуть, было, не закричал: «Где я?!!» — но уже в следующую пришла успокоительная мысль:«Ааа, так это же сон!» - и он успел изумиться его необычайной реальности. В следующую секунду…нет, не в секунду даже, а в долю секунды он осознал, что знает стоящего перед ним мальчишку: это его брат Филька…
«Брат?! Но у меня нет…» - и снова в голове промелькнула мысль про сон и его чрезвычайную, неправдоподобную реалистичность, но додумать ту мысль Арсений не успел: Филька снова дернул его за рукав и угрюмо произнес:

- Пошли же, Сенька, пошли, дедушка же кличет, а то сильней достанется, будто не знаешь…
Со всё возрастающим изумлением, - не забывая повторять себе, что это сон, - Арсений направился вслед за Филькой, и вдруг осознал, что и эта комната, и эта скрипучая узкая лестница, по которой они начали спускаться в какое-то плохо и зыбко, непонятно чем и откуда, освещенное пространство, ему странным образом знакомы, словно он прожил здесь всю свою жизнь; а ведь если это сон…
- Арсений нервно сглотнул, - то ТАКОГО ПРОСТО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!!
Мальчишку бросило в жар, и ему по-настоящему сделалось страшно, но он продолжил идти за Филькой, хотя ноги его буквально подкашивались под ним.
В полутемном коридорчике, в нескольких шагах от лестницы, у двери, их ждал ещё один мальчик; этот был на голову выше Арсения, и Арсений ПОНЯЛ, что ЗНАЕТ и его: это был его старший брат, 15-летний Тимофей.

Арсений хотел что-то сказать, но тут же забыл, что именно; его сердце бешенно колотилось, а голова, казалось, сейчас взорвется от скачущих в ней галопом обрывков мыслей.
Тимофей с глубоким вздохом открыл дверь, и они прошли в большую, хорошо освещенную комнату, стены которой были оклеены желтыми, «в розовый цветочек», обоями. Возле массивной печи стоял пожилой крупный мужчина с лысой головой в темно-оранжевой, почти красной рубахе.

Одного взгляда хватило Арсению, чтобы понять, что он знает, кто этот человек: его дед, Гурьян Аверкиевич Каширин, в доме которого он живёт с матерью и двумя братьями вот уже семь лет после смерти отца…
«А на деда из книжки и не похож совсем!» — лихорадочно подумал Арсений, даже не удивившись.
Дед не выглядел стариком: он был ширококоплеч, довольно высок, нисколько не сутулился и без каких бы то ни было признаков старческой немощи. Даже морщин на лице почти не было. Карие глаза его смотрели уверенно и будто бы видели тебя насквозь.

- Ну-тес, явились, голубчики! - услышал знакомый дедов голос Арсений. - Пожалуйте-с, внуки мои!
С этими словами он развернулся и двинулся вглубь комнаты; мальчишки последовали за ним.
Обогнув печь, Арсений застыл, как вкопанный; шедший на полшага сзади Филька уткнулся лбом ему в спину.
Почти в центре комнаты, посередине между печью и длинным столом стояла довольно широкая лавка, за которой ощетинилось темными прутьми деревянное ведерко.

«Розги! - ошарашенно и радостно опознал Арсений, в мгновение ока позабыв про все непонятки и удивительности, только что внушавшие страх, от которого подкашивались ноги. - Вот так сон! Какие там видюхи!!!»
Но продлилась эта эйфория недолго.
Гурьян Аверкиевич, - сапоги его при этом как-то особенно скрипнули, - подошёл к кадушке и, чуть помедлив, выбирая, вытянул из неё прут. Оборачиваясь к внукам, и одновременно пропуская розгу через кулак, он спокойно и даже как-то учтиво произнес:

- Тимоша, что стоишь. Порядок позабыл? По старшинству. Проходи, штаны спускай…
Взявшись за подол рубахи и чуть приподняв её, Тимофей сделал три или четыре неуверенных шага до лавки, развязал, спустил штаны, и, придерживая их обеими руками, остался стоять, низко опустив голову.

У Арсения тут же пересохло во рту, а в ушах застучало; во все глаза он смотрел на происходящее, словно на экран кинозала, забыв, что находится посреди разворачивающегося действа.
Тимоха стоял к нему спиной, и он видел его затылок, видел покрасневшие уши, обреченно опущенные плечи, вцепившиеся в штаны пальцы и переступающие под длинной рубахой белые, голые до колен ноги.

Дед пристально смотрел на понурившего голову внука.
- Давай-ка, Тимофей Батькович, расскажи всем, за что пороть тебя сейчас будем.
Не поднимая головы, мальчишка виновато пробормотал:
- 0бвесил покупателя… - и тут же, вскинув вихрастую башку, сбивчиво затараторил:
- Дедушка, я ж это… не по злому же умыслу...Гирьки, гирьки я перепутал! Там ещё…в ящичке, под прилавком… Дедушка, простите, не по злому умыслу! Не хотел я, ненароком это…Дедушка Гурьян Аверкиевич…
- Нет, внучек, - дед, не отрываясь, смотрел на него. - Порядок для всех один. Виновен - получи. Ты - Каширин; теперь, что ж, люди скажут: у Кашириных обвешивают, к ним не ходи…Ты не токмо свою, мою ты ещё фамилию запачкал, а за такие дела…

«Конкретно влетел пацан!» — мелькнуло в голове у Арсения: тон Гурьяна Аверкиевича был строг и неподкупен; «ложись!» — последовало короткое приказание, и Тимофей, пытаясь одновременно удержать и спадающие насовсем штаны, и приподнять подол рубахи, стал неловко укладываться на лавку.
Арсений во все глаза смотрел перед собой, забыв обо всём прочем.
Дед сделал шаг до лавки, взмахнул рукой, и розга с противным свистом опустилась чётко по центру, поперёк сжавшихся ягодиц мальчишки; не сдержавшись, тот тихо охнул и сильнее вцепился в края лавки. За первым воспоследовал второй, третий, четвертый удары; тонкие полоски от предыдущих быстро наливались красным. Тимофей, поначалу лишь кряхтевший и охавший, удару к десятому пронзительно закричал:
- Дедушка, прости!
- Ничего, ничего! - продолжая орудовать розгой и в такт ей, не обращая внимания на вопли внука, дед начал нотацию: - Я тя научу, как дела делать, я тя!…Ты у меня надолго! 3апомнишь! Я с тобой так! Вот! Поговорю!

Розга переломилась, и обломок её, отлетев в сторону, угодил по касательной в щеку Арсения.
И это привело его в чувство. Ощущение было таким, будто он снова вернулся в своё тело…Но! — Не в своё время, не к себе…
Мальчишку накрыло волной самого настоящего ужаса. Со всей беспощадной отчетливостью он, наконец, осознал, что это не сон, не просмотр кинофильма, а самая, что ни на есть реальная реальность.
Реальней не бывает.

Он, Каширин Арсений, 12-ти лет, рожденный в начале 21 века, каким-то непостижимым образом, оказался в доме века 19-го, где…
У него закружилась голова, и он еле устоял на месте, крепко зажмурив глаза.
Тем временем Гурьян Аверкиевич достал новый прут, и приступил к продолжению порки.
Крики Тимохи, назидательные наставления деда и с грохотом мечущийся по черепной коробке вопрос: КАК?!!КАК ЭТО ВОЗМОЖНО????!!!! — слились в единую какофонию; страх, казалось, парализовал его, и вдруг наступившая тишина показалась Арсению почти избавлением.
Но он тут же заметил устремленный уже НА НЕГО взгляд деда, и сердце, оглушительно бухнув, рухнуло куда-то вниз.

Всё, на что хватило сил у Арсения, это вывести свой взгляд из-под взгляда деда, пока Тимофей, шипя и охая, аккуратно водружал штаны на исполосованный до отсутствия живого места зад. Вид которого больше не вызывал живейшего интереса Арсения; теперь он чувствовал только животный страх, отключавший способность думать.
- Ну, чего ж ты, Сеня, очи долу отводишь? - услышал укоризненное Арсений. - Иди сюда…Арсений! - дед повысил голос. - Тебе говорят!

На гуттаперчевых, подгибаюшихся ногах, Арсений тронулся в сторону лавки.
Подошедший мелкими шажками Тимофей встал на его место; лицо Тимофея было мокрым и красным, и мокрыми были прилипшие ко лбу волосы, глаза ни кого не смотрели.
- Ты штаны-то снимай, - деловито оглядывая розгу в руке, проговорил дед. - И вспоминай давай, за что высечен сейчас будешь.
«А может быть, это всё-таки сон? — снова шевельнулась спасительная, как показалось, мысль. - Вон и говорит, как современный человек…культурно так… и на ТОГО деда Каширина совсем не похож…Что же это, ЧТО?!!»
- Ну?! - дед повысил голос, и несчастный Арсений схватился за тесемки штанов, только сейчас обратив внимание на то, в чём он был одет: такая же, как у братьев, просторная косоворотка с широкими рукавами, отличавшая лишь расцветкой (на нём была синяя в дурацкий мелкий цветочек) и такие же мешковатые брюки, В ТОЙ ЖИЗНИ которые и брюками-то, строго говоря, ни у кого язык не повернулся бы назвать...

Но пальцы безошибочно метнулись к завязкам, хотя ТАКИХ «брюк» он В ЖИЗНИ не носил!
Управившись с завязками дрожащими пальцами, привыкший к джинсам Арсений на мгновение отпустил «брюки», и они сразу же упали к щиколоткам; потянувшегося, было, за ними Арсения, дед остановил, хмыкнув:
- Да оставь ты их! Сейчас они тебе без надобности...И чего ж молчишь, память отшибло? То, что должно быть сказано, должно быть сказано ясно!
Арсений сухим языком попытался облизать пересохшие губы, но от этого стало ещё хуже, да и голос куда-то пропал.
- А я тебе напомню, - продолжил дед. - Третьего дня в лавке запарка была, товар привезли, покупатели хором нагрянули… Я тебе велел приказчику Дрожкиных записку снести; сказал: одна нога здесь, другая - там, ты мне ещё нужен… Сказал? Сказал или нет?!.

В памяти вдруг вспыхнуло яркое солнце, удушающая жара, нагретый чуть не до горячего булыжник мостовой…А потом - речка, бултыхание в прозрачной, освежающей воде, чей-то заливистый смех…
Арсений шмыгнул носом.
- Нечего-нечего! - прикрикнул дед. - Ты мне тут мокриц не разводи, не разжалобишь! Моё слово - закон для тебя. А ты закон нарушил, а с нарушителями его разговор короткий. Ложись, - Гурьян Аверкиевич кивнул на лавку. - Да поторопись, а то только себе хуже сделаешь.

Вид нависшего над ним деда сомнений в том, что будет, если не поторопиться, не оставлял.
Арсений забрался на лавку, запутавшись в свалившихся брючинах, успел ощутить голой кожей живота и ног прохладу гладкого, отполированного долгим использованием, дерева, и в следующий момент почувствовал, как шершавая рука деда рывком сдергивает рубашку вверх, до самых лопаток. И тут же, обжигающим всплеском, в тело ворвалась боль.
- Больно! - взвизгнул Арсений и услышал над собой добродушно-примирительное:
- Так для того и секут, чтоб больно, а ты как думал…
Но оценить дедов сарказм в этом положении и в этой ситуации, разумеется, Арсений был не в состоянии. Тем более, что за первым обжигающим всплеском последовал ещё один, потом ещё, ещё и ещё…

Арсений забыл про всё на свете; боль, полыхаюшая, острая, с каждым разом, казалось, врезалась в тело всё сильнее и глубже, уши закладывало от собственного крика…
Внезапно всё прекратилось, Арсений оторвал пальцы от края лавки и, утерев рукавом лицо, обернулся и с ужасом увидел, как дед вытаскивает из кадки новую розгу.
- Дедушка, миленький, не надо! - нечленораздельно, захлебываясь, взвыл мальчишка.
- Надо, внучек, надо! На подольше, чтоб запомнилось, что бывает за то, что ты меня ослушаться посмел и людей подвёл: меня подвёл, покупателей…

«Не выдержу!…Умру!…» — стремительно пронеслось в голове, и немедленно забылось, сметенное новой, отключившей напрочь разум, болью в исхлестанном теле.

…Подвывая, всхлипывая, одновременно пытаясь утереть мокрым уже рукавом мокрое лицо и надеть «брюки» на садняще-горящий зад, Арсений так долго возился возле лавки, что дед не выдержал:
- Да ты, никак, добавки хочешь? Вот всё никак отсель не отойдет…

Подняв глаза, Арсений увидел рядом с собой со спущенными уже штанами Фильку. Не обращая на него ни малейшего внимания, Филька жалобно уставился на деда, а дед, уже вооружившись прутом и глядя на Фильку, вопрошал младшего внука:
- Ты зачем на кошку разбитый тобой графин свалил, а? Кошка со мной в лавке с утра давеча была. Я её на ночь там запирал мышей ловить. И хорошо, Лушка тебя увидала, а так бы пришлось, что, на всех грешить? Всех подозревать? А соседского гуся зачем краской покрасил, м?
У Фильки прорезался голос:
- Дедушка, гусь щипался! Всех, кто мимо идёт…
- Меня вот ни разу не щипнул! А я мимо каждый день хожу! А теперь, сосед сказал, гусь-то околел. Так что ложись живо, сейчас я тебе тоже одно место красить буду. Ох, хорошо покрашу!

Доковылявший до Тимофея Арсений, обернувшись, увидел Фильку уже лежащим на лавке.
Заверещал тот с первого же удара, и не останавливался до тех пор, пока дед не остановился для смены розги.

Арсений был опустошен. Выжат и выпотрошен. У него не было сил ни думать, ни даже чувствовать...
Филька отчаянно продолжал взвизгивать при каждом ударе, дед что-то продолжал ему говорить…Арсений ощущал только пульсирующую боль в области приложения девайса, которым он ещё вчера так живо интересовался, и хотел только одного: убраться, исчезнуть из этого фантасмагорического кошмара…
Наконец, всё стихло. Но тишиной того, что наступило, назвать было нельзя: Филька громко всхлипывал, одеваясь, а дед перетаскивал за один конец зловещую лавку обратно к печке, скрежеща ею по полу.

Не прекращая судорожно всхлипывать, Филька присоединился к братьям.
- Ну-с, внуки мои, - Гурьян Аверкиевич пристально оглядел всех троих. - Будем надеяться, что сегодняшняя наука пошла всем вам впрок. Ужина на сегодня вы, конечно, лишаетесь. Ступайте к себе, и чтоб до завтра я вас больше не видел.
Братья побрели на выход. Восхождение по крутой лестнице показалось Арсению дополнительной пыткой.
Первое, что они сделали, очутившись в своей комнате, это напились по очереди из большого глиняного кувшина, стоявшего на подоконнике. Затем, - насколько быстро это было возможно в их состоянии, - все трое, скинув ботинки и осторожно стащив с себя штаны, улеглись по своим кроватям (разумеется, на животы).
- Как дедушка сегодня сильно посек-то… - опять жалобно всхлипнул успокоившийся было Филька; старшие промолчали.

Уткнувшись лицом в подушку и закрыв глаза, Арсений чуть не закричал, вспомнив мать, отца, свою маленькую, уютную комнатушку с компом у окна, где меньше суток назад он, горя интересом, рыскал по сайтам… Сон накрыл его обволакивающим забытьем, и прежде чем провалиться в это благодатное забытье, Арсений успел подумать: никогда! никаких порок!.. я не хочу… никому!.. я не знал!.. если только я снова смогу…ДОМОЙ! Я хочу домой!…