Форум

Это не рассказ в прямом смысле, с сюжетом и остальными литературными необходимыми атрибутами. Скорее эссе. Эссе-состояние-воспоминание. И вписывать сюда тематический "процесс" и не хотелось, и руки не поднималась. Потому поместили именно в этот раздел.

На переезде.
Авторы - я и С.Ф.

"Я привык бродить один
И смотреть в чужие окна
В суете немых картин
Отражаться в мокрых стеклах.
Мне хотелось бы узнать,
Что вас ждет и что тревожит
Ваши сны, и вот опять
Приходит ночь,
И день напрасно прожит
Мы устали от потерь,
А находим слишком редко.
Мы скитались, а теперь
Мы живем в хрустальных клетках.
И теперь чужая радость
Не осушит наших слез,
И нам осталось
Только ждать, какая малость,
Звать того, кто не придет..."

/"Воскресение". Я привык бродить один./

Игорь толкнул турникет и кивнул сидящему за стеклом старлею – помдежу. Тот привстал, махнув рукой: «Подожди!». Взглянув в бумагу на столе и, нажав кнопку, открыл изнутри электронный замок на железной двери в дежурку. Игорь вошел внутрь. Помдеж Валера бормотнул неясно «здравижлаю» и протянул бумагу, в которую только что смотрел, Игорю: «Сразу в штаб идите, распишитесь только».

Тот мельком просмотрел утреннюю срочную разнарядку – «кому сразу куда, с чем и зачем», черканул против своей фамилию карлючку, обратив внимание на соседние, и вышел.
Ну, слава Богу, есть уже приказ, значит. Две недели уже текст на пару листов родить не могли.

Поднявшись на третий этаж, Игорь толкнул тяжелую, обитую черным дерматином дверь с табличкой «Начальник штаба». В приемной молоденький срочник с лычками сержанта, исполняющий обязанности секретарши, с неимоверной скоростью, – не хуже профессиональной машинистки советских времен, – даже не глядя в монитор, молотил по клавиатуре, сверяясь с вручную написанным текстом, лежащим справа от него.

Не отрываясь от своего занятия, «машинист» по-цивильному (ему позволено) поздоровался, кивнул на край стола: «В приказе распишитесь».

Игорь пробежал глазами:
«Командировать в город… в учебно-тренировочный центр при… для подтверждения квалификационной категории при прохождении аттестации…: список званий, ФИО… с… по…
Расходы на командировку компенсировать согласно действующего законодательства.
Командир части… подпись, дата».

Игорь нашел свою фамилию на обратной стороне листа, расписался в графе «Ознакомлен», на всякий пожарный уточнил у «машиниста» - туда бортом или своим ходом, и потопал вверх, в бухгалтерию, оформлять командировочное.

Через час он, наконец, добрался до общей на 3 экипажа бортов каптерки – небольшой комнаты, где были втиснуты три письменных стола (по одному на экипаж) и три шкафа. Игорь плюхнулся за «их» стол, достав из ящика свою полетную книгу, и начал листать страницы, выписывая в блокнот отдельно в столбиках: количество часов налета в ночное время, в метеоминимуме, маршрутных полетов, по приборам, потом отдельно посчитал все общие часы налета за этот год.

При прошлой аттестации эти хитровжаренные из учетного сектора целых 32 часа у него свистнули. Они, если и ошибаются, то только в сторону уменьшения часов, а он, по легкомыслию, справку в карман сунул и даже не подумал перепроверить. Потом только вылезло, да поздно уже было хай поднимать.

Решив сделать все дела одним махом, раз уж шатается здесь, так до сих пор не добравшись до поля, Игорь, закончив с математическими подсчетами, зашел в «секретку». Заказав у секретчика все, что пришло совсем недавно, он начал листать прошитые и пронумерованные листы или брошюры приказов и инструкций, без стеснения, буквально на глазах у секретчика, записывая необходимое тезисно в блокнот. Тот старательно делал вид, что из своего малюсенького окошка ему совсем не видно такого вопиющего нарушения. Фотографировать страницы на мобильный смысла не имело, телефоны все равно перед зачетами заставляли сдать куратору группы, поэтому приходилось переписывать от руки. Находились, правда, лентяи, которые втихаря просто вырывали нужные страницы, совершенно не парясь о том, как будет материться следующий читающий, и секретчик, так или иначе, схлопочет выговоряку за служебную халатность, что не проверял литературу при сдаче, когда кто-то, распиховавшись от обилия недостающих листов, поднимет шум.
После этого секретчик некоторое время тщательно начинал проверять все сдаваемое, не отпуская людей от окошка, чем, разумеется, вызывал недовольство у всей очереди, а через некоторое время снова расслаблялся, и всё опять шло по старому.

Ближе к вечеру на мобилу позвонил тезка – Гошка Вауленко. Он был из другого экипажа, но жили они в одном доме, только по разные концы длинного коридора, и были в отношениях почти что приятельских.
- Здоров, Головня машиной едет, нас может прихватить, только на бензу ему отслюнявить нужно! Ты в доле? – как всегда быстро и громко протарахтел в трубу Вауленко.
Игорь помедлил, размышляя. Ехать автобусом четыре с половиной часа еще то удовольствие, особенно если учесть, что нужно выезжать вечером, на месте они будут в самый разгар ночи, придется куковать там на автовокзале до утра, пока общественный транспорт пойдет. А погода – дубарь, минус 9… А если подгадать, чтобы утром приехать и сразу на точку назначения двинуть, так, опять же, тогда выезжать в ночи нужно. А как до нашего автовокзала ночью доберешься из части? С другой стороны – Головня тот еще жлобяра мажорный, сдерет столько, чтобы себе полностью дорогу окупить туда и обратно. А денег лишних нет…
Пока он раздумывал, Вауленко выкрикнул:
- Вечером отзвонись и скажешь, что решил, или я кого-то другого буду искать, мне одному дорого, - и отбил звонок.

"Ладно, - решил Игорь. – Ехать завтра, время есть ещё, как Света скажет, так и сделает."
За ужином Света высказалась за то, чтобы ехать машиной – «не последний же кусок хлеба доедаем, чтобы ещё и на этом экономить» и Игорь, хотя и вяло сопротивлялся, не без удовольствия согласился. Обычно раньше они добирались бортом, а прошлый раз пришлось ехать автобусом, и повторять это «удовольствие» ему хотелось меньше всего.

Следующей ночью, в уговоренное время он подошёл к дому Головни. Тот уже грел движок, обходя машину со всех сторон и постукивая ногой по скатам. Игорь забросил сумку в багажник и закурил. Пока перебросились парой ничего не значащих фраз с Головней, – приятелями они не числились, так, отношения на уровне послов дружественных стран, из темноты нарисовалась гошкина фигура. Как некурящий, которому не нужно «посидеть на дорожку», Вауленко тут же плюхнулся на переднее место.
- Все, двигаем, - буркнул Головня.
Игорь с сожалением отбросил недокуренную сигарету – в машине хозяин курить не позволял, и привычно устроился на заднем сиденье. Через пару минут машина уже вовсю топила в сторону города, Вауленко начал беспрерывно тарахтеть с Головней; о чем Игорь даже прислушиваться не стал, закрыв глаза…

… Он, задремав, вынырнул из неглубокого сна оттого, что машина затормозила и остановилась.
- Что там?
- Переезд, буквально секунду не успел проскочить, - выругавшись, недовольно буркнул Головня. – Теперь торчи минут десять, ещё и не видно, и не слышно никого. Он выбрался из машины и пошел к чахлым кустам. Вауленко вылез вслед за ним.
Игорь взглянул на часы - почти 5 утра. Нащупал в кармане сигареты и зажигалку, машинально покрутил головой по сторонам, оглядываясь в темноте и обомлел, совершенно забыв, что пока остановка, нужно успеть накуриться вдоволь.

Чуть позади от них, метрах в 20 от железнодорожного полотна, слева от шлагбаума, стоял…его домик. Тот самый, в котором он жил в детстве. Стоял один-одинешенек в чистом поле. На какую-то долю мгновения Игорю показалось, что это мираж, и он даже непроизвольно моргнул, отгоняя мнимый, пришедший в результате дремоты морок, но тот никуда не исчез. Только через несколько секунд, к Игорю, безотрывно уставившемуся на домик, пришло понимание, что это вовсе не ЕГО домик, чудом перенесшийся сюда сквозь время и расстояние, словно домик Элли, заброшенный Гингемой в Волшебную страну, через горы и пустыни. Просто точно такой же. Один в один. Переезд был ярко освещен мощными фонарями и Игорю было очень хорошо видны небольшие прямоугольники черепицы по всему дому и старенький шифер-восьмерка на крыше.

Такие же домики в частях он видел, конечно, не только в детстве, но со временем, относительно долго живущие на одном месте люди начинали достраиваться, лепили к деревянным домам кирпичные пристройки, ставили металлопластиковые окна, снимали черепицу и бросали на стены пенопластовый утеплитель и штукатурные «шубы», меняли старый шифер на что-то более современное и прочими способами облагораживали нехитрое жильё. Это тогда, в большой стране, тебя через год могли перебросить за сотни или даже тысячи километров – какой смысл прилагать усилия для таких капитальных переделок, а теперь ты можешь прослужить до самой пенсии практически на одном месте. Тут уж хочешь-не хочешь, а приходится пытаться создавать возможные удобства для относительно комфортного существования своей семьи.

А этот стоял так, словно его ничуть не коснулось дыхание времени и не малейшего дуновения перемен. Даже забор – штакетничек был как в его детстве. Низенький, реденький, не защита от посторонних глаз, а так…только чтобы посторонние собаки не забегали и не топтали цветочки под самыми окнами – те, что заботливо высаживали хозяйки.
Игорь, забыв про сигареты, зачаровано смотрел на этот домик: вот та же решетка деревянная возле окон – «сколько раз мы лазили по таким, когда совсем-совсем малые были», по этим деревянным решеточкам плелся виноград, хоть ветви были зимние, замершие, но их так явно было видно… И они так зацветут весной, он знал… а под окном…а что же под окном? А там явно будут ландыши, как у него в детстве – эти маленькие колокольчики с одуряющим запахом, такие красивые, будто в них живут феи…и только скажи верное заклинание, бутончики раскроются, и миниатюрные волшебницы придут и исполнят любое желание…

В домике светилось теплым жёлтым светом всего одно окошко. Вторая половина, как сразу почувствовал Игорь, была нежилая и мертвая.
Взрослый мужчина вылез из машины и, как сомнамбула, поплелся к домику. Перешагнув без труда через маленький штахетничек, подошёл к светящемуся окну.
- Вуайрист чертов! Изврат! - заорала его взрослая половина.
- Иди к черту! – проорал в ответ ребенок. – Я хочу посмотреть!
Что-то начало стучать, выстукивать…наверное, сердце стучит… «Ту-дум! Ту-дум!» Тяжело стучит, внапряг!
Занавеска задернута, но вот малюсенькая щелочка, можно заглянуть. Он припал глазами в эту узкую "дверь". Господи, да ничего же не изменилось… Вот та же груба-печка посреди комнаты… от нее просто чувствуется тепло, оставшееся со вчера… в комнате никого…
Сердце стучало все громче, но не восторженно, а тяжело, в такт приближающемуся составу. Ну, поезд, да и поезд. А нет, они стучат совсем по-разному. Пассажирский - весело и заманчиво: "Туки-туки-перетук! Садись к нам, поедем в дальние края!" Грузовой состав звучит совсем по-другому, тяжело пыхтя и надрывно выплевывая: "Уберись отсюда, не мешай!!! Снесу!!!"

В комнату вошла женщина. Вслед за ней мужчина, застегивая ремень в штанах. У Игоря сперло дыхание, и воздух вдруг стал вязким и тяжёлым. «Бум! Бум!» - все сильнее и сильнее, громче и громче. Казалось, он слился в одно единое с этой комнатой, несущимся мимо составом и с собой, тем, которым он когда-то был. Сердце выскакивало, земля под ногами дрожала, состав несся мимо, грохоча и вынося все из головы…аттестации, командировки, всю наносную хрень, оставляя самое главное – что же там, в «моем» домике… «Ту-дум! Ту-дум! Ту-дум!» Сейчас оно выскочит из груди! Ну и фиг с ним!
- Неужели опять??? Все одно и то же??? – но додумать эту мысль он не успел.
В комнату зашёл мальчишка, взъерошенный, - видимо, только встал, не успев причесаться, - плюхнулся на стул и засмеялся, глядя на родителей. Потом наклонился к тарелке и скорчил забавную рожицу, недвусмысленно давая понять, что он думает о её содержимом.
Мужчина весело улыбнулся и широко развёл руками, глядя на жену: номер не прошёл! Женщина, явно сдерживая смех, погрозила маленьким кулачком обоим, и, встряхнув головой, взяла тарелку и вышла из комнаты. (Господи, он ведь и сейчас с закрытыми глазами бы прошел в кухню и обратно! Сто, нет, тысячу раз подряд, только пустите!) Мужчина и мальчик заговорщически переглянулись и о чем-то оживленно заговорили. Женщина вернулась, неся чайник, и все трое расселись за столом, продолжая переговариваться.

Игорь сквозь стекло почувствовал тепло, исходящее от этих людей, атмосферы, которой, казалось, дышала эта маленькая, уютная комната, в которой было всё так же – люстра над столом, похожая на абажур, светлые обои, веселые, солнечные, с желтенькими цветочками подсолнухов....и только тяжёлые тёмные гардины на окнах не свисали, как в той, оставшейся в далеком прошлом жизни, а были подвязаны большими тугими узлами, - в этом доме их незачем и не от кого было задергивать... На спинке стула, на который уселся мальчишка, висел китель железнодорожника, с молоточком, штангенциркулем на петлицах и нашивкой в виде колеса с крылышками.

Мгновение - и словно взглядом со стороны он увидел это как наяву: себя - долговязого, тощего мальчишку, нерешительно застывшего посреди комнаты возле такого же стола, - и своего отца: холеное лицо застыло маской, одной рукой он плотно задергивает тёмные, тяжёлые шторы на окнах, в другой ремень. А комната вся пропитана запахом страха и безнадеги.
Воспоминание - отчётливое, в мельчайших деталях - длилось, наверное, менее секунды, но этого хватило, чтобы в следующее мгновение волной поднялось и захлестнуло отчаяние: от невозможности изменить то, что было и неспособности забыть.

Грудь разрывалась от тяжёлого грохотания поезда, бившего землю в содрогании, слившегося с бешенным стуком сердца; они в унисон разрывали Игорю грудную клетку – от тоски по себе тому, маленькому, от зависти к этому, едва проснувшемуся и ни в какую не желающему завтракать пацаненку, от ностальгии по тому домику, который он больше никогда не увидит… Он горестно вслипхнул горлом, чувствуя, как комом поднялось все – обида за детство, за взрослость, за все…

Состав пронесся мимо, уносясь дальше, оставляя за собой гудение рельсов. Грохот начал постепенно стихать. Игорь замер, не в силах оторваться от чужого окна и чужой жизни, к которой он, втайне от обитателей домика, прикоснулся. Гул железнодорожного полотна казался ему гудением натянутых нервов, готовых сейчас порваться с жалобным стоном, ударив прямо в сердце, как лопнувшая гитарная струна иногда больно бьёт по пальцам. Затихающий стук поезда был биением сердца, все тише и слабее… Сейчас, наверное, вот сейчас, через пару минут оно совсем станет, как старый изношенный мотор, который ремонту не подлежит по причине полной изношенности и выработки. Даже металл устает, и он устал. Так медленно и осядет здесь на холодную землю, под чужим домом, в который ему входа нет.

Он не сразу почувствовал, что кто-то хлопает, нет, даже трясет его за плечо. Обернулся непонимающе, фокусируя взгляд. Гошка.
- Очумел??? Чужую клубничку утреннюю решил подсмотреть в реале? – глумливо заржал Вауленко. – Своей дома не хватает? Поехали уже!
Игорь резко дёрнул плечом, сбрасывая руку и почувствовал желание треснуть по гошкиной хихикающей физиономии.
- Ты чего? С тобой все в порядке вообще? Обыскались тебя, пропал без вести, не отвечаешь… – Вауленко перестал ржать, теперь уже непонимающе глядя на приятеля, очевидно, сообразив, что глаза у того совершенно отсутствующие.
Игорь тут же остыл. «И вправду, Гошка-то тут причем?»
- Все нормально, - слова с трудом вывалились из пересохшего горла. – Да, поехали. Не обращай внимания, это я так… чёт клемануло меня…
- Какой-то поганый видок у тебя, вроде свалишься щас, - уже озабоченно бормотнул Гошка.

Игорь молчаливо позволил подхватить себя под руку, чувствуя, что, и вправду, мотор начал стучать с тревожными перебоями, то начиная частить, то ухая куда-то вниз и замирая.
Они подошли к машине. Головня обложил Игоря отборным матом, но тот не обратил на это ни малейшего внимания и, не говоря ни слова, почти упал на свое заднее сидение. Машина рванулась с места.

На мужчину навалилась такая усталость, словно он только что собственноручно разгрузил тот самый состав. Глаза закрывались, будто веки были пудовыми. Уже проваливаясь в тяжёлый сон, Игорь подумал: «Пусть мне приснится домик. Только в нем буду я…»