Форум

Забытые подарки

Нынче зима суровая, морозная да снежная выдалась. Студёно в поле, и в лесу снега повыше колена будет, а все вьюжит и вьюжит который день подряд, всё наметает новые сугробы. А в избе печка потрескивает, весело искорки пляшут, с полена на полено прыгая. Тепло, спокойно, полусонно.
Антип - невысокий, коренастый, немолодой уже мужик - чинит рыбацкую сеть в углу просторной комнаты, а подле него вся его семья: Варвара - круглая розовощекая баба, смешливая и задорная, голосистая, - колдует над тестом, будут к утру румяные хлеба; старшая дочь их, Василиса, видная, справная девка двенадцати лет, расшивает красными петухами белоснежный рукотерник; покряхтывает, раскачивая сам себя, в люльке младенчик. У окошка, прильнув к стеклу, сидит на лавке десятилетний Прошка, племянник, с год назад доставшийся Антипу от покойницы-сестры. Негромко тянут Варвара с Василисой заунывную песнь про горькие бабьи страдания, но Прошке слышится в их голосах лёгкая пастушья дудочка, а в снежных вихрах непроглядной тьмы видятся зелёные луга вдоль берега быстрой студёной речки Колгушки.
Сестра Антипа, Пелагея, нраву была кроткого, умом особо не вышла, но толк знала в травах и кореньях всяких, отвары готовила да снадобья. Люд местный побаивался ее, за спиной кликал ведьмой, в глаза улыбался и за лечение благодарил подношениями всякими. Засиделась Пелагея в девках, обходили женихи дом их стороной: знамо дело, кому охота ведьму в жены заиметь?
А раз у зажиточного мужика Игната Парамонова выводок поросей за одну ночь попередох. Зашептался народ, мол, ведьма во всем виновата! Кто-то вспомнил, что третьего дни видал Пелагею подле заднего парамоновского двора, танцевала де она там, одной ей понятные движения совершая: то что-то поднимая с земли и над головой рассыпая, то, наоборот, будто набирая из воздуха в рукав, а оттуда - вталкивая в мерзлую землю.
Не стал тогда отец их, Никанор Лукич, до греха доводить: собрал сундук с пожитками да отвёз дочь в дальнее село в жены старому бобылю Хряпке.
С того момента, почитай, лет пятнадцать прошло, а о Пелагее ни слуху, ни духу. Раз только съездил навестить дочь да зятя Никанор, вернулся скоро, смурной, а на вопрос, чего, дескать, там и как, только отмахивался: «Живут, мол, не хуже других».
Прошку к дому Антипа подвёз сам Хряпка на запряженной в кособокую телегу тощей кобыленке.
- Не к рукам мне малец, сгинет он со мной, - тряхнул вожжами и, не попрощавшись, неспешно покатил к краю села. Прошка сжимал в руках холщовый мешок, молча глядя вслед постепенно исчезающей в дорожной пыли повозке.
- Ну, пошли, коль так.
Встретившая их в сенях Варвара отпрянула и перекрестилась, шепча одними губами «Господи, помилуй»: в полутьме бледная кожа на лице Прошки показалась ей до голубизны тонкой и прозрачной, как будто в ней не было и капли крови; бесцветные волосы длиной почти до плеч были перехвачены на лбу голубой тесемкой, а из-под белёсых ресниц на неё смотрели украшенные бледно-розовой радужкой пытливые глаза.
- Антипушка, - увещевала Варвара, - пусть бы Семён Прошку-то принял, а? Чай побогаче нашего живут.
- У Семёна своих шестеро, куда ему ещё малец? А у нас двое всего, да и места поболе будет, - отмахивался Антип. - Что уж, не прокормим что ли? Да и по хозяйству опять же помощник.
- Не нужен мне никакой помощник, сама со всем справлюсь, - не унималась Варвара, - а дурной он, нахлебаемся с ним.
- Да цыц ты, баба! - обрывал Антип. Хоть и любил он свою Варварушку больше жизни, а нет-нет - да покрикивал, хмурил косматые брови - так, не со зла, для порядку больше, вроде как полагается мужику первое слово иметь. Да и решения все предпочитал принимать сам.
Хотя с Прошкой лукавил Антип: давно он мечтал о сыне, а все никак не выходило, после старшей долгих десять лет не могла понести Варвара, потом вот смилостивился Господь, да снова девку послал. Виду Антип не подвал, но все ж нет-нет, да защемит душу грусть-тоска: эх, ка бы с сыном- то - и на сенокос бы, и по дрова, а с бабой куда? Разве что щи хлебать.
Так и остался Прошка жить в доме Антипа, да только не заладилось с ним сыновьего: поначалу он дичился, все больше молчал, хоть от работы и не отлынивал, где и сам, без подсказки лишней то воды принесёт, то котелок от сажи вычистит; да и позже отвечал коротко, сам ничего не просил и не спрашивал, а вечерами сидел у окна или стоял возле ворот, вглядываясь куда-то вдаль.
- Ничего, попривыкнет, - говорил Варваре Антип.
- Видно будет, - отвечала Варвара.
Летом отдал Антип Прошку в подпаски к местному пастуху по прозвищу Блоха, плюгавенькому мужичонке без возраста, с маленькими, вечно суетливо бегающими глазками. И хоть виду пастух был крайне неприятного да и славу имел пройдохи и забулдыжника, к тому, как стадо он держал, у селян нареканий не было: Блоха не ленился, гонял бурёнок на дальние заливные луга, и в какую стельку не был бы пьян, ни разу не утратил ни одной единицы поголовья, а потому, как полагается, столовался у местных со всеми почестями. За таким ужином у Антипа тот и намекнул Блохе, мол, возьми в помощники моего мальца: и тебе подмога, и ему наука.
- Возьму, - ответил Блоха, суетливо потирая руки, - только смотри, спрос у меня как надо, на травке не поваляешься.
А на третий день наполднях не досчитались в стаде сразу двух коров. Блоха, с трудом ворочая языком, тыкал рукоятью кнута Прошке в грудину, другой рукой махал Антипу:
- Иди, вона, иди, все твой, ууу, бесовское отродье! Куда делись, а? У, я тебе! - он то и дело замахивался на Прошку.
- Не тронь, сам разберусь, - Антип держал Прошку за загривок до самого сарая, а там, не говоря ни слова, выдвинул на середину дровяные козлы и снял со стены вожжи.
Прошка только бросил на Антипа короткий взгляд и также молча снял рубаху, распустив веревки, вышагнул из упавших без поддержки портков и прислонился к застеленному рубахой бревну, наклонясь вперёд и неловко обхватив его руками. Антип размахнулся и положил удар поперёк спины. Прошка взвизгнул, выгнулся, пережидая боль, постанывая, снова наклонился над бревном.
Надо сказать, что человеком Антип был не злым и девок своих никогда не порол, за что раз от раза сыскивал насмешки отца и братьев; но то отец и братья, а сейчас перед глазами у него стояла красная ухмыляющаяся рожа Блохи, повторяющего: «Пригрел, Антипка, бесовское отродье, вот теперь получай за свою доброту!», и рука сама поднималась и опускалась, полосуя тщедушное прошкино тело, пока тот не пообмяк, а крики не сменились хрипами.
- Так то! - удовлетворенно крякнул Антип, вешая вожжи на стену.
Прошка сполз с бревна и повалился на устланный соломой пол, где и пролежал дотемна, то проваливаясь в забытьё, то приходя в себя и тихо подвывая, пока в сарай не вошла Варвара и не увела его в избу.
Коровы нашлись тут же, в ближайшем лесу: две глупые скотины, зацепившись рогами, торчали внутри трещины старой березы.
Варвара несколько дней смотрела на мужа с укором, наконец, Антип не выдержал, схватил Прошку за рубаху на груди, рявкнул на него:
- Да что тебя Хряпка … ни разу что ли?!
Поднявшийся на мысочки вслед за рукой Прошка завозился, вырываясь, болтал ногами в воздухе, шлепнулся на пол, когда Антип распустил пальцы.
- Ни разу! - опрометью выскочил из избы.
Прошка больше не пас коров. По дому помогал, от еды все чаще отказывался: мотнёт головой, мол, нет, не хочу или возьмёт горбушку - и к окошку, жует и на улицу смотрит. Почти прозрачным стал, только все чаще наливались темно-бордовым зрачки, и Варвара в такие моменты крестилась, шепча про себя «свят-свят».
К новому году решился Антип справить своим подарки: Варваре - теплый цветастый платок с белой бахромой, а Василисе - бусы из перламутрового бисера. Собирался сам на ярмарку в город да все никак не выходило, попросил кого-то из мужиков, кто торговать ездил, а потом посылает Прошку: беги, мол, узнай, привезли ли, да смотри, аккуратно неси, не попорть.
А Прошка обрадовался, что дело важное ему доверили, пустился со всех ног на другой край села; бежит, ноги в валенках не по размеру заплетаются, полы старого антипова тулупа то развеваются на ветру, то внутрь заворачиваются, путаясь меж ног. А уж обратно идёт не спеша и подарки несёт бережно, осторожно: аккуратно сложенный платок, а сверху бусы, все в холщовую тряпицу завёрнуто. Вот мостик через тихую речушку, покрытую толстым льдом, а от него до дома рукой подать.
Прошка спустился с моста и встал, как вкопанный: перед ним то ли собака, то ли волк, зубы ощерил, глаза жёлтые, бездушные, смотрят, не моргая. И Прошка смотрит, не моргая, темнеет розовая радужка. «Пошла, пошла», - шепчет тихохонько, как про себя молится, а сам еле-еле ногами перебирает, обойду, дескать, сейчас сторонкой, а там уж припущу, не догонят. Сделал шаг, а пёс - наскоком в плечо и повалил Прошку в сугроб, напрыгивает сверху, свёрток выхватить норовит; и Прошке никак не подняться, снег забивает рот, глаза, и кажется уже, что собака не одна, а целая стая. Вот острые клыки полоснули руку, и снег вокруг стал алым, а в глазах у Прошки темно, и сам он уходит под лёд, погружаясь в прозрачную воду, как вдруг кто-то хватает его и отшвыривает далеко в сторону, и нет больше никаких собак, и спасителя его нет, только снег вокруг покрыт цветастыми лоскутами и перламутровыми бусинами.
Прошка кинулся собирать, в карман тулупа запихивать все, что на глаза попалось, все, что осталось от подарков, и бегом домой, насколько ноги держат, а рука плетью висит, и слёзы из глаз катятся и на подбородке сосульками застывают. В избу вбежал, лоскутки в обмерзшей руке трясёт, на стол выкладывает, а сверху бусины, те врассыпную и ну скакать по выскобленному до бела полу; а сам слезами захлебывается, да только не говорит ничего.
Антип медленно поднялся с лавки, стиснул зубы и сжал, было, кулаки, а потом ту лавку, на которой сидел, резко на середину вытащил и вышел из избы, а вернулся с длинным сучковатым прутом.
Прошка закивал головой быстро-быстро, словно говоря «Да, да, сейчас я, сейчас, все понимаю, заслужил», и принялся суетливо раздеваться, неловко орудуя одной рукой.
Антип не примеривался, сёк размашисто, сильно, со злостью, кладя удары, как придётся; Прошка метался по лавке, пока корявая промерзшая розга словно резала его тело, вскрикивал резко и отрывисто, а потом вдруг почувствовал, как ласковая материнская рука гладит его по голове, и увидел сидящую рядом Пелагею. «Спи, сыночек, спи, а я рядышком посижу, спи, мой родной».

***
Прошку похоронили тихо, без слез, без особых сожалений. На девятый день собрала Варвара помин, а когда разошлись немногие гости, Антип, подняв от налитого взгляд, обнаружил на столе свёрток. «Верно, кто-то из баб оставил», - схватил, выбежал за ворота, покрутился по сторонам - никого.
Тихо в селе, кружит мягкий снег, ложится и не тает. А чуть поодаль, по старой дороге, ведущей в богом забытый трущобный лес, идут женщина с мальчонкой, оба светлые-светлые, как прозрачные, не по погоде одетые - в длинных белых рубахах, а снег под их ногами переливается и искрится.
«Эй, не вы оставили?» - хотел, было, крикнуть Антип, да осекся, будто воздуха не хватило, только свёрток развернул, а в нем платок тёплый цветастый с белой бахромой да бусы перламутровые.