Форум

Очевидное-невероятное. Автор Дед Митяй.
Весенний конкурс рассказов 2023.
Тема: Вот моя деревня, вот мой дом родной

Третьего дни сижу я, значицца, на завалинке, самокруточку заварганил, собрался затянуться в удовольствие. Солнышко припекает, птички поют, коровки на лугу мычат - ляпота! И только я спичку зажёг да к папироске поднёс - вдруг как чёрт из табакерки:
-Фрол! Фрол!
Эх, растудыть тебя в качель! Баба моя из избы выскакивает, глаза вытращила, аж заходится вся.
-Чего орёшь, -говорю, - я покамест не оглох ишшо.
А она запыхалась, никак не выговорит:
-Иди скорей, глянь!
Захожу в избу: на столе поверх белой скатерки ноутбук открытый стоит, Меланья моя в него пальцем тычет и мычит:
-Письмо, письмо!
-Тьфу, заполошная баба, перепугала! Какое еще письмо? Откудова оно возьмётся в железяке твоей? Петровна, почтальонша штоля наша туда его засунет?
-Старый дурень! Это электронная почта! - Меланья досадливо махнула рукой. - Долго объяснять, слушай лучше.
И стала, значит, читать.
«Здравствуйте, мама и папа. Пишет вам сын ваш Аркадий, сейчас проживающий в городе Ринске. И вот какие у меня для вас новости. Не так давно обнаружилось, что в городе Варяжске, где некогда я проживал и страстно был влюблен в одну изумительную барышню, подрастает у меня сынок, Антошка 15-ти лет отроду. Ранее его матушка мне об нём не сообщала по причине ей одной известной, но сейчас обстоятельства сложились так, что ей нужно уехать на лето по очень важным делам. Сына она взять с собой не может, потому просит принять к себе на каникулы. В отцовстве своем я уверен, женщина она во всем порядочная, потому мальчика принять не против. Как ответственный отец я решил, что в городе, в душной однокомнатной квартире не дело все лето проводить ребенку. Поэтому прошу вас, дорогие мои мама и папа, принять внука на лето в нашем прекрасном живописном селе Запряжском. Надеюсь, вы пребываете в добром здравии.
С уважением и поклоном, сын ваш Аркадий.

Р.S. Антошка уже в пути, встречайте 2 июня сего года в 13:47, поезд 753, вагон 4. Деньги на содержание вышлю почтовым переводом.»

Я так и сел, глазами хлопаю, никак не пойму, чевой-то такое происходит. Сынок Аркашка есть у нас, непутевый, всё мыкается на чужбине, то за большой деньгой, то за формами дамскими гоняется. Но уж тут кто нам виноват?
А внучка как же не принять? Знамо дело, примем.
Начал я потихоньку соображать.
-Второго июня. А сегодня какое? - спрашиваю.
-Так второе и есть! И время к обеду! - запричитала Меланья.
-Так это что ж, через три часа штоля уже? - всполошился я.
Во дела! Наказал я бабе своей по хозяйству хлопотать, к приезду гостя готовиться, а сам побёг через улицу к другу своему Ивану Фомичу за тележкой. Сам-то до станции я на лисапеде докачу, тут нам недалече, а у внучка то поди, чемодан с одёжками, а где мне с моим радикулитом утащить всё.
Ага. Ну, вот, значицца. Взял я у Фомича тележку, приладили вместе с ним её к лисапетке моей, и поскрипел я на станцию. Еду, и не знай, кто громче скрипит: то ли цепь ржавая на лисапеде, то ли коленки мои. Но ничего, добрался благополучно.
Поезд то вскорости и подоспел.
Стою подле четвертого вагону, жду, стало быть. Народу у нас на станции завсегда мало выходит, а тут и вовсе трое вышли всего. Смотрю я на них: впереди мальчонка, аккурат годков 15-ти, светленький, щупленькай, ну, вылитый мой Аркашка в ребячестве. Поравнялся он со мной, я и спрашиваю:
-Ты штоля Антошка, Аркашки моего сынок будешь?
Мальчонка остановился.
-А вы мой дедушка? Агафон Ильич?
-Какой ещё Агафон? Фрол Кузьмич я, сроду Фролом и был!
Антошка достал из кармана листок, прочитал:
-Запряжское, улица Зелёная, дом 37?
-Так точно, - отвечаю.
-Значит, я к вам. Наверное, мама что-то напутала. А где ваша машина? А то у меня вот, вещи.
И двигает, значит, ко мне три чемодана. Я аж присвистнул:
-Эт чаво ж ты туда наложил, ась? Вот моя машина, - на лисапетку с тележкой показываю, - пожалуйте ваши весчички.
Ладно, делать неча, кой-как умостили чемоданы, пошли. Смотрю, а те двое, что с Антошей из поезда вышли, за нами плетутся. Сразу-то я не сообразил и таперича, значицца, спрашиваю:
-А это кто такие? Чьих будут?
-Ой, извините, - говорит, - я забыл представить. Это моя нянюшка, мадмуазель Жази, - показывает на длинную плоскую блондинку с выпученными как у воблы глазами. - А это Николай Викторович, мой педагог и гувернёр. Мужчина вертляво поклонился.
«Эх, зря я кепчонку то на голову не нацепил, видать, напекло лысину», - подумал я.
-Внучок, - говорю, - а пошто это тебе, детине великовозрастной, нянюшка спонадобилась? А учителька летом зачем? Каникулы же! Отдыхать надо, силов набираться.
-У нас принято называть мальчика Антуан, - надменно задрав нос припечатала меня Вобла.
Тьфу, бусурмане!
-Пойдемте уж, - говорю, - гостюшки дорогие, - опосля разберёмся. А то вона солнышко как припекат, квасу охота.
Потянул я неспешно лисапетку с тачкой, доверху чемоданами да котомками набитую, и гости гуськом за мной выстроились. Всю дорогу молча шли, только Вобла нет-нет да ойкнет - знамо дело, кто это на шпильках по нашим деревенским ухабам ходит?
Подходим к дому, вижу, Меланья за занавеской мельтешит; машу ей, выходи, дескать. Она тут из избы выкатилась, улыбается вроде, а сама нервно так плечом подергивает и на меня глазом косит. Подмигнул я ей в ответ: ничего, мол, разберёмся.

В общем, зажили мы теперича впятером. Поперву тяжелёхонько было нам. Антошка порядков деревенских наших дичился, никак привыкнуть не мог: то вода для умывания ему слишком студеная, то перина недостаточно мягкая, летний душ наш ему не нравится, всё про какую-то кабину талдычит, а то и вовсе дурковать начнёт.
-Где, - говорит, - у вас зубную нить можно купить?
Каку таку нить? Чаво её покупать-то? Вон, у Меланьи цельный сундук всяких, хоть на носки, хоть на салфетки, чай и к зубам найдем!
Вобла голодала: щи наши ей жирны, мяса она не ест, а от хлебушка с маслицем у них, видите ли, изжога. Ну, чаво ж тогда? Идите, говорю, мадмуазель, травы хоть пощиплите рядом с козой нашей Зойкой, а то тово гляди ноги тута у нас протянете, нам виновными быть не охота. А она нос задерет, губу выпятит, ноги в шпильки свои всунет и пошкондыбала в поле цветочки нюхать. И гувернер за ней козленком скачет:
-Жази мон шер!
А я всё Аркашку сваво костерил на чём свет: ну уж, погоди, сынок, попадешься ты мне! Подсуропил гостей!
А потом ничего, сладилось у нас всё.
Покалякала Меланья моя с Жази об ихом, бабьем, за рюмочкой облепиховой настойки, и на утро ту как подменили: за завтраком блины уплетает да чаем с сахаром запивает, в обед щи наворачивает да пирогами закусывает, а на ужин прытче всех картоху почистила и как есть, без соли и масла, слопала. Через неделю и не узнать её стало: щеки порозовели, места, откель у воблы хвост растёт, а у человека ноги, округлились, да и спереди будто два яблочка под жакетом налились. Справили мы с Меланьей ей калошки вместо её шпилей да сарафан в цветок. Эх, хороша вышла девка! Гувернёр пуще прежнего к ней льнет; уж не козленком скачет, а ужом вьётся, и всё «Мон шер! Мон шер!» Сам он тоже попроще стал: сюртук сменил на косоворотку, волосья блестящей жижей обмазывать перестал - оказался кучерявым. Правда, и лишнего хватанул малехо:
-А где, - грит, - Фрол Кузьмич, у вас тут лапти раздобыть можно?
-Каки, - говорю, - тебе, дурень, лапти? Думаешь, мы тут совсем глухомань?! Вон, в сенцах под лавкой возьми мои поношенные Найк Эйр Maкс, коль налезут, и набувай.
Внучка свово Антошку стал я помаленьку к труду приобщать: то водицы в баньку велю натаскать, то покажу, как топориком орудовать - дровишки колоть, то забор он мне пособит поправить. Но и отдыхали: то на рыбалку за окуньками да карасиками по холодку пойдём, то в лесок за земляничкой, то на дальнее озеро скупнуться, остыть малехо от зною.
Так месяц прошел, а от сынка нашего Аркашки ни слуху, ни духу. И денег не шлет, и на письмы наши ответу не дает.

Как-то поутру взялась Меланья рассуждать про усадьбу нашу да посевы-посадки всякие.
-Моркву, - говорит, - полоть да прорежать надо, а то не видать нам урожая осенью. Антошка, ты б подсобил, а то там четыре гряды, одной-то мне на неделю работы.
А тому не охота, насупился, как сурок.
-Не умею, -говорит, - я с огородом обращаться, и комаров полно, кусаются.
-Ниче, - отвечает ему Меланья, - я научу, а от комаров - вон, керосин лучшая защита.
Ну, значицца, на том и порешили, после завтрака все дружно в огород вышли, каждый своим делом занялся. Мы с гувернером картошку окучивали, Жази у помидорок пасынки обрывала, Меланья в капусте засела, а Аркашка к морковке был приставлен. Всё ему Меланья разъяснила - показала, если вдруг где, в какой травинке засомневаешься, говорит, лучше переспроси.
Ну и вот. Работаем, значицца, птички поют, солнышко припекает, ляпота. Вдруг как гром среди ясного неба:
-Ах ты паршивец! Ты чаво наделал, а?!
Мы аж подпрыгнули с гувернером: чаво случилось?! А это Меланья заголосила, крапиву у забора дернула и к Антоше несется; подбежала, как хлестнет по ноге! Внучок аж взвился, запел што оперный певец и ну дёру! Так и носились, пока Меланья, запыхамшись, не остановилась.
-Ну явись только домой, паразит! Ужо я тебе устрою!
А сама чуть не плачет:
-Фрол! Иди глянь, чего этот паразит-то наделал!
Пошёл я посмотреть: а ба! Ну и натворил внучок делов! Видать, надоело ему по одной травинке из грядки дергать, так он взял тяпку и всё начисто посрубал! Вместе с морковью!
-Ну, - говорю, - явись только домой, внучок, точно шкуру спущу!

А Антошка будто почуял неладное, весь день на двор носу не казал, мы уж и поужинали, и ко сну собрались. Пошёл я коровник проверить - плотно ли дверь запер, глядь: сидит родимый подле сарайчика. Скукожился весь, головенку косматую свесил.
-Ты чавой то, -говорю, - внучек тут? В избу пошли, время позднее.
Молчит Антошка, но поднялся, пошёл следом. А как в избу взошли, так я и зову всех:
-Меланья! Жази! Колька! Подьте сюды, будем думать, чаво с огородником нашим делать.
Сам я никаких долгих разговоров вести и не собирался, тут дело ясное: выпороть паршивца, чтоб впредь неповадно было озорничать. Шутка ли, цельную гряду морквы попортил, почитай, треть урожаю!
Меланья моя согласно поддакнула: выпороть паршивца! Тут и думать неча.
Жази поначалу, было, возразить хотела, дескать, у нас так не принято с детьми, надо разговаривать, убеждать, а Николашка- гувернер ей и говорит:
-А как же короли, мон шер? И их секли нещадно, и всё на пользу.
Внучок всё это время только испуганные глазенки переводил с одного на другого, а уж когда Жази рукой махнула, мол, хуже не будет, можно и выпороть, совсем сник и начал чавой то под нос себе лепетать, дескать, простите, не буду. А у самого губёнка нижняя дрожит, вот-вот в слёзы вдарится. Только чаво нам на то внимание обращать?
-Николаша, - говорю, - тащи из сенцов лавку, а я до пролеску сбегаю, пока не стемнело совсем.
Ходил я недолго, где хороших розог нарезать знаю, чай детишек ростили, и всяко бывало. Ну, а уж как вернулся, так и не церемонился.
-Давай, - говорю, - внучок, скидай нарядные портки да на скамейку укладывайся, будем тебя уму-разуму учить.
Уж как начал Антоша причитать! Как обещать начал, что, мол, никогда-никогда, ни-ни больше, и помогать будет, и слушаться во всем! Да тока я не слухаю, видали мы таких причитальщиков: раз только спусти, оне моментом на шею усядутся. Вдвоем с Николашей мы его уложили, штаны спустили, мало ли, мож, он баб застеснялся? Колька за ноги его ухватил, Меланья и Жази - за руки. Как задницу-то ему заголили, Жази аж зарделась вся, лицо отвернула.
-Ну, - говорю, - внучок, а теперь придётся маленько потерпеть, за свои поступки отвечать надобно.
Размахнулся от души, положил первую розгочку аккурат поперек дрожащих антошкиных половинок, а следом сразу и вторую. Ах, как хорошо легли! Полосочки ровнёхонькие, как по линеечке начерчены. А уж Антоша извивается весь, заливается на все голоса! И у меня душа поёт, и рука своё дело помнит! Хлещу, а сам приговариваю:
-Будешь знать, негодник, как баловать! Будешь знать, как чужое добро портить!
Хорошо ложится розгочка, жалит жгуче, вспухают и наливаются краснотой рубцы. Знатные останутся следы, долго будет внук дедов урок помнить!
Отсчитал я, значицца, двадцаточку и решил, что хватит на первый раз Антоше, а то он, орамши, аж глотку надорвал, чего-то там едва хрипел в свое оправдание.
-Всё, - говорю, - подымайся, внучок, сполна получил. Поди с бабами, пусть умоют тебя.
Меланья с Жази тут заквохтали, засуетились вокруг него, увели. Денёк дал я внучку отлежаться, а уж потом спросу с него поболе стало, но он и не противился особо, всё, что сказано, исполнял справно. А я и всегда говорил: розга ум вострит. Или это не я сказывал? Ну да ладно.

Так мы за делами да забавами ещё месячишко скоротали, а на третий день августу заявился таки сынок наш, Аркашка. В дверь постучал уж поздно вечером, когда спали все. Маленько пьяненький, дружка, говорит, свово школьного по пути со станции встретил; зато уж больно веселый, подарков всем привез. Ну, я его сразу спать и уложил. Наутро подымается Антошка, я ему и говорю:
-Внучок, батя приехал, должно домой тебя будет забирать.
Вижу, расстроился мальчонка, вроде как и прижился уж у нас.
-Чего, - говорю, - аль не соскучился по дому то?
А он вздыхает:
-Хорошо у вас тут: речка, лес, пирожки у бабули вкусные.
-Ага, - говорю, - у нас ишшо, бывает, и по заднице дают, если заработал.
А он смеется:
-И пусть! За дело ведь.
Аркашка с дороги до самого обеда проспал, мы уж успели в огороде наработаться, к столу собирались, да я замешкал в сарайчике, только выходить - он тут как тут, глаза очумелые на меня вытращил:
-Бать, - говорит, - а где сынок то мой, Антон?
-Как где, - говорю, - в избе, вместе со свитой своей, об которой ты нам в том письме упомянуть забыл.
А он знай столбом стоит, глаза таращит.
-Да не мой это сын! И бабу эту с мужиком я первый раз вижу. Какая свита, бать, ты чего? У матери его не то что на няньку с дворецким, на хлеб-то не всегда хватает, да и у меня самого тоже по карманам ветер гуляет, чего я и отправил к вам его, у вас хоть огород.
-Ах, вон, стало быть, как!
Тут я за голову схватился: а наш-то где же пацан? А эти чейные тогда, куды ехали и где их не досчиталися? Делать неча, надо разбираться.
Сели все вместе, стали думать - решать.
Внучка спрашиваю:
-Антоном тебя кличут?
-Да.
-А папаня Аркадий?
-Угу.
-И ни разу ты его не видал за всю жизнь?
-Так и есть, - говорит, - ни разу.
-Во, дела! И адрес на бумажке наш.
Аркашка как будто чего сообразил.
-А ну, дай-ка бумажку-то, я гляну, - пацану кивает.
Антошка листок приволок, стали ещё раз в адрес смотреть.
Тут Аркашка себя по лбу как долбанет:
-Вот оно! Не «п» это, а «г»! Не Запряжское, а Загряжское.
Мы все пятеро молча на него уставились: чаво несёт? Аль не проспался со вчерашнего? А он знай своё:
-Бать, ну, Загряжское, соседняя станция, с десяток верст от нас!

Чаво делать? Собрали гости вещички, я в колхоз сбегал, автобус выпросил - народу-то много нас, всех на лисапетке не отвезешь, ну и покатили в Загряжское. Нашли там адресок нужный, Зеленую, стало быть, улицу, 37-й дом, да обалдели. Не дом там - дворец целый! Три этажа вверх, ишшо не знамо скока вниз, ворота кованные, калитка резная, в огороде вместо капусты да свеколки всё цветы диковинные.
-Вот это больше на правду похоже, - подметила Жази, на ходу из калошек обратно в шпили переобуваясь.
Позвонили в звонок, вышла навстречу нам дама расфуфыренная, вся надушенная, напомаженная. Долго мы объясняли ей, чаво да как приключилось; она поначалу не поверила, а потом призналась, что были у неё сомнения, мол, простоват внучок-то, будто не их породы. Ну а как самого нашего Антошку то позвала, так всё на свои места и стало: и он Аркашу, и Аркаша его - оба друг друга признали. Уезжать ему, конечно, не хотелось. Знамо дело, от нянюшек да горнишных к огородным делам да удобствам уличным кому ж охота? Но делать нечего, пришлось.
Ох, скажу я вам, избаловали его там. Чаво б я или Меланья ни попросили, всё один ответ:
-Сами делайте, я отдыхать приехал.
С неделю я терпел, а тут как-то захожу на кухоньку, Меланья моя плачет тихонько, передничком глаза утирает.
-Чаво ревешь, - говорю, - аль стряслось чаво?
Она сначала не хотела сознаваться, отмахивалась, а потом не выдержала, говорит:
-Попросила Антошку ведро воды принести, а он в ответ: «Отвали, старая, задолбала! Тебе надо, ты и неси!»
Ну уж тут я не стерпел, на Аркашку гаркнул:
-Живо лавку тащи!
Тот, было, заступаться начал, мол, не надо, батя, сейчас так не принято, больше ведь и не доверят дитятю. Да только я пуще на него накинулся:
-Тащи, не то следующим будешь! Вырастил охламона на свою голову!
Ох, и отвёл я тогда душу! Ох и визжал под розгочкой Антошка! Будет знать, паршивец, как старшим перечить!

А тот Антоша, что не наш оказался, опосля ещё в гости к нам с Меланьей заезжал, да и с его родней мы с тех пор домами дружим. Нянюшка с гувернером и вовсе в наше Запряжское перебрались, свадебку сыграли, учителями в школе работают.
А мне во сне нет-нет да пригрезится ясноокая Жази. Только об этом чшшшш, молчок, не то прознает Меланья, ух!..